ФАТАЛИСТИКА
Считаю важным предупредить читателя об отсутствии ненормативной лексики на станицах произведения, что может затруднить восприятие его детьми дошкольного и младшего школьного возраста.
А.И.
1
Автор сидел у кухонного окна, предельно сосредоточившись. Вся энергия его мысли, подпитанная чашкой крепкого кофе, тратилась на подсчет пролетающих за окном ворон. Голубей видно не было, в очереди у пивного киоска пару дней назад поговаривали, что их съели бомжи, которые теперь пытаются оценить вкусовые качества вороньего племени.
Число подсчитанных ворон перевалило за третий десяток, но ни одной мало-мальски ценной мыслишки в голове не проскочило. Стало довольно душно. На одну стандартную совковую кухню три стандартных совковых «беломорины», пожалуй, многовато. Автор облачился в потертую куртку из дерматина и вышел на балкон, легкие наполнились ядреным февральским воздухом.
«А, ведь, не ахти какой романчик пишу, ерунда, словом, а не романчик, чушь собачья, бред, бессмыслица, дешевая любовная история. Он и Она — старо как мир. Надо было про «голубых» писать. И назвать, соответственно, «Педерасты». Только, вот, проблематики не знаю, основы самой не знаю, не говоря о разных нюансах, будь то техника секса или бытовые трудности… Ладно, с самим собой шутить неинтересно, да и пора бы добить, наконец, произведеньице, осталось-то три-четыре листа», — так рассуждал Автор. И тут сама собой возникла фраза, над которой он бился всю вторую половину дня. С криком «И-де-я!» Автор бросился к машинке, проговаривая вслух, чтобы не забыть: «Я полюбил ее такой, какой она была ради меня, а потерял такой, какой она была на самом деле». Впечатав фразу, он выдернул лист, поцеловал машинку в клавишу «Р», на которой, правда, еще при покупке никакой «Р» не значилось, и минуты две бегал глазами по листу, словно это был вовсе не его роман. Потом он выкурил последнюю за не слишком плодотворный вечер папиросу, лег на диван и моментально «вырубился»…
2
— …к пятнице допишу. Чтоб еще раз связался с вами — не дождетесь!
— Не горячитесь так! Вы один из самых популярных наших писателей, на Вас держится репутация издательства. Поэтому мы до сих пор и смотрели сквозь пальцы на задержку романа.
— Ах, не горячитесь!.. Буду горячиться! Я не умею писать по заказу, поймите! Да еще мерзопакости такие…
— Сергей Александрович, во-первых, никакие это не мерзопакости, это популярная тема, которая позволит Вашей книге выйти огромным тиражом, а, во-вторых, сроки были оговорены заранее и внесены в контракт. Вы же подписали контракт! А теперь истерику закатываете, нехорошо как-то получается.
— Черт вас всех дери! — процедил Сергей сквозь зубы, забрал дипломатик и, хлопнув дверью, удалился.
Человек, с которым он столь приятно поговорил, поднес к уху телефонную трубку и, набрав номер, дал невидимому собеседнику указание ждать конца недели. Один «мерзопакостный» роман мог решить финансовые затруднения издательства.
3
Сергей Улетов, мечта неудовлетворенных… жизнью женщин, представитель литературной элиты, гордость издательского дома «Умней, Россия!», а на деле — два кило мозгов и стандартный набор едва обросших мышцами костей, сидел на балконе второго этажа, сосредоточенно выкачивая дым из «беломорины».
Ворон, похоже, съели.
«Так, сегодня добиваю, завтра несу, Ножницын день читает, говорит, что там-то и там-то… короче, неделя на правку, правлю, потом…» — Сергей мягко, по-кошачьи, зевнул. «Беломорина» кончалась, эпицентр горения уже вплотную приблизился к тому отделению папиросы, которое в иных условиях принято называть пяткой.
«Потом Ножницын скажет, мол, чувств бы поменьше, а секса побольше, мол, школьницы уже на лямур не покупаются, а значит, не покупаются школьницами наши книжки. Я скажу, что старушкам бы наоборот. Он спросит, где я видел таких старушек, которым наоборот. Я отвечу, что на демонстрации КПРФ. Он вздохнет и посоветует не ходить на демонстрации КПРФ. А я и так не хожу. Я в магазин хожу за пивом», — Сергей снова зевнул.
«Что именно люди ищут в книжках? Свою мечту? Тогда есть ли смысл писать о том, что есть? Вот то-то и оно. Выдумываем помаленьку, фантазируем. Раскрывает читатель книжку — а оттуда выпархивает десяток эдаких маленьких «донжуанчиков» и начинает трахать все, что движется. В первую очередь — самого читателя. Они все этого хотят, мазохисты хреновы. В одной квартире сидит повариха второго разряда, читает «Любовь среди тундры», в соседней — профессор истории листает «Любовь на семерых», а любовь-то — вот она, зараза, за стенкой. Хотя, профессора истории обычно еще в студенческие годы хладнокровно лишаются девственности горячими филфаковскими девицами, поэтому профессорам истории неинтересно читать любовные романы, а интересно читать лекции горячим филфаковским девицам».
Ситуация…
«Вот и нужен я старушонкам да мальчикам, закрывающимся в ванной. «Я полюбил ее такой, какой она была ради меня, а потерял такой, какой она была на самом деле…» Пролистнет ведь, гад! Пролистнет туда, где ее полюбят на полу, подоконнике и деревянной лошадке. А добрая мамочка накормит его ужином и книжечку отберет — чтоб самой полистать на досуге. Потом придет подвыпивший папочка, на предложение разнообразить интим спросит мамочку: «У соседа научилась?» и уложит ее в извечную позицию-номер-один. А книжечку мальчик одолжит в школе лучшему другу — и все опять закрутится».
На кухне сгорела яичница. Давно. Сергей прибежал на запах, прилежно выматюгался и лишь потом закинул сковородку в раковину к другим приборам для употребления картошки и яичницы. Чуть успокоившись, он вернулся на балкон.
«А я ведь книг своих отпечатанных даже не читал. Зачем? Чукча — не читатель, чукча — писатель! Под столом их с десяток обитает, выползти стыдятся, как забились в угол, с тех пор и прячутся, боятся папочки. Лучше быть непризнанным гением, чем признанным идиотом. Первое мне уже не светит, второе благодушно устроил Ножницын…»
Сергей подкурил новую папиросу.
«Ножницын придумает название. Громкое, чтоб раскупали влет. Посетует, что у меня с названиями проблема, мол, сдерживает излишняя скромность. А меня излишние извилины сдерживают! Я вообще не понимаю, откуда вся эта ерунда берется, словно не я пишу…»
В голове что-то ухнуло — большое и тяжелое. Крикнуть не получилось…
4
…но получилось не уронить папиросу.
— Как догадался-то?
— Ты кто?
Голос, взявшийся из ниоткуда, из этого же самого «ниоткуда» и вещал. Бархатный такой голос, чуть резкий, но совершенно обыденный.
— Я не понял, ты чё, не догадался?
— Что схожу с ума?
— Ну вот, блин, приехали. Зря засветился…
— Так я с ума не схожу?
— Нет, блин, не сходишь! Не с чего сходить. Было б его, ума, побольше, может, и получилось бы.
— Ну и что же мне теперь делать?
— Знакомиться. Я — Кирилл, штатный нашептыватель.
— А я…
— Знаю…
5
Сергей, прихватив с собой голос штатного нашептывателя Кирилла, перебазировался в комнату. В комнате было тепло и не так страшно.
Пугало ощущение стремительно отъезжающей крыши. Раздвоение личности представлялось наиболее вероятным диагнозом. У Чеширского кота была хотя бы улыбка. У Кирилла был только голос.
Голос обругал извечный творческий беспорядок и посоветовал нанять домработницу или, на самый крайний случай, жениться.
Сергей, припомнив стандартный способ разоблачения галлюцинаций, попросил гостя перемножить тридцать семь на тридцать восемь. Тот пробурчал что-то вроде «Сам считай!» Ответ не вписывался ни в один из сценариев псевдонаучной фантастики.
Вскоре галлюцинация разоблачилась сама по себе, перейдя из разряда слуховых в категорию зрительных. Совершенно голый Кирилл материализовался на стуле безо всякого предупреждения.
— Обернись!
Сергей послушно обернулся. Кирилл сидел, возложив правую ногу на левую. Такие вот «донжуанчики» из книжек и вылетают.
— И что ты скажешь на это?
— Худеть тебе надо…
— Уже неактуально. А вот, типа, одеться не помешало бы…
6
Представьте себе такую картину. На убогом деревянном стуле предкоматозного состояния, многократно реанимировавшемся при помощи гвоздей с семью вариантами изгиба и волшебного клея «Момент» многоцелевого назначения, словно в роскошном кресле восседает Кирилл, чья волосатая грудь вызывающе контрастирует с сереньким затасканным пиджачком.
В позе полулотоса, все время ерзая, протирает джинсы о ковер Сергей Улетов, мечта неудовлетворенных жизнью женщин и далее по тексту, а теперь, вероятно, самый перспективный кандидат в пациенты палаты с желтыми обоями. Он не говорит, говорит Кирилл.
…Ну я, блин, объясняю, а ты все не сечешь никак! Я — штатный нашептыватель, ты — мой клиент. Такая вот киркоровщина…
…Есть ли внештатные нашептыватели? Какой базар! Было б у тебя извилин побольше, сразу бы врубился, в чем фишка. Штатных нашептывателей засылают к маститым писакам типа тебя, в Управлении архивами готовят лучшие вещи, и мы впендюриваем их вам. Внештатники, волонтеры фиговы, хватают все подряд, причем без чувства меры, и насилуют этой лажей мозги начинающим стихоплетам. Даже песня есть, мол, «пусть твердят, что пишет каждый в девятнадцать лет». Ну они и пишут, а если кому приличный внештатник попадется и с издателем повезет, то внештатника берут на постоянку и платят приличные бабки. А ты что думал? Музы с крылышками? Ха! Мужики с яйцами!
…У нас там, типа, рай… или ад, а по натуре — все вместе, как Head&Shoulders в одном флаконе, мы ж атеисты… бывшие, так что утечки кадров нет, куда нам с подводной лодки-то. Христианам не подфартило, их там Петр распределяет, как захандрит — всех к чертям собачьим шлет, а чертям того и надо, они ему частенько намеренно настроение портят. Вот буддистам — тем ништяк, у них нирвана в семь небес для тех, кто из круга сансары вышел, остальных назад на землю отправляют перевоспитываться — шакалами, камнями да деревьями, ну, или, на крайняк, фраерами без понятий.
…Год назад я еще на земле был, моя баба тебя читала, ну, и когда твой бывший нашептыватель облажался, помнишь, ты про тундру писал, я к тебе попросился. Прикинь, фишка-то в чем, я же новым русским числился, книжки мне некогда читать было — ни твои, ни маркесов-борхесов, только официально двенадцать комков держал, бабки нормальные имел, джип «широкий», ну, «Чероки», ты понял, хата, телки, туда-сюда. Жил, в натуре. И прикинь — подстава! К жене любовник приперся, но, когда я ключами зазвенел, успел за занавеской сныкаться. Я вхожу — накурено, а баба моя, типа, спит. Так я не врубился, что спящая баба накурить не может, и пошел окно отрывать, чтоб экологию поправить, высунулся вниз плюнуть, увидел в стекле отражение этого гада и от неожиданности в окошечко-то и вывалился. Ага. С семнадцатого этажа.
…Глаза открываю — ух ты, блин, кетчуп кругом! Я сперва подумал, что в ресторане на тарелке уснул, бывало такое. Присмотрелся — мозги. Потом дошло: мои мозги-то, не думал, что их так много. Ну, я на себя в последний раз глянул, понял, что не починят уже, и наверх полетел. Там первое, что видишь, Райские Врата — из золота, блин, и проба явно не пятисотка, я до комков по голду работал, шарю децл. Гляжу — черти Петру обидные жесты показывают, бегают перед ним и матерятся по-нашему. Я к нему подхожу, говорю: «Чё, братан, лохов-то не разведешь?» А он мне: «Истину глаголю: Русь сына нового своего послала». И как он въехал, что я новый русский? Я тогда возьми и ляпни: «В натуре, далеко послала». Петр хотел меня сразу чертям отдать за то, что ответ не по их понятиям, но сначала спросил, есть ли у меня отмазка, что в Бога верю. Ну, я же не лох последний, фишку сразу просек, что черти не зря тусуются, а в рай с моими понятиями не пускают, и сказал, что не верю нифига. Так к атеистам и попал, а в Бога, между прочим, когда-то целый месяц верил, после аварии.
…Хотел я сначала, чисто, водкой торговать, оказалось, что нельзя, Христос с Магометом большинством голосов нам сухой закон утвердили, только Гаутама против был. Русские после закона отсоединились, но без манны небесной долго не протянешь. Хоть самогон из нее и не гонится, а пришлось назад присоединяться.
…Трудно было поначалу, но кореша встретил, Семку. Он на земле булочками с маком торговал, только тогда булочки поменьше были, мака побольше, да и не снаружи он был, а внутри, в виде соломки. Тут же — наоборот, все, блин, не как у людей. Однажды мы с Семкой чуть не прогорели, сосед зубным порошком вздумал торговать, наш контингент к нему и ломанулся. Но тот, видимо, чисто, запасы не рассчитал, к тому же мы с Семкой ему склад подпалили, короче, вынюхали у него весь порошок за месяц и снова к нам за булочками.
…А вскоре тоска взяла: что мне теперь, всю смерть булочником быть, я Семке сказал, так, мол, и так, пойми, братан, достало — хоть вешайся. Только вешаться некуда. Он мою долю отсчитал, помог хату по дешевке найти, работу… Мне повезло, я только неделю внештатником был, боссу на лапу кинул и к тебе. Такая вот история…
7
Кирилл много чего еще понарассказывал, они так до утра и просидели: один на стуле, другой на полу. Сергей попытался возразить гостю лишь однажды, когда разговор зашел об Управлении фаталистики, но возразил по существу.
Кирилл сболтнул, что днем он узнавал о Линии Судьбы некоего Сергея Улетова и выяснил, что «в июне этого года в издательстве «Умней, Россия!» выйдет новый роман этого самого Сергея Улетова под названием «Семнадцать мгновений любви».
И тут Сергея проняло!
— А я не буду его дописывать! Не в деньгах счастье, Кирилл, в славе — может быть, но готов поступиться. Принципами — не могу, а славой — сколько угодно, мне ее хватает с запасом.
— Серега, ты, в натуре, тупой. В Управлении фаталистики не ошибаются. Если сказано «выйдет роман», значит выйдет. От тебя ничего не зависит! Линия Судьбы — я тебе час объяснял.
— Не верю я в судьбу! Завтра иду к Ножницыну и рву контракт, все, финита ля комедия!
8
— Сергей Александрович, Вы не осознаете всей глубины проблемы. Вот контракт, вот Ваша подпись. Ваша? Ну а чья же еще! Пункт семь: «В случае несдачи в установленные Контрактом сроки рукописи романа по уважительным или неуважительным причинам Автор обязуется выплатить неустойку Издательству в размере двадцати пяти процентов суммы, выплачиваемой Издательством по Контракту в случае своевременной сдачи рукописи». Сергей Александрович, у Вас есть эти деньги?
— У меня есть «Форд» и много ненужных вещей.
— Но я не понимаю, почему!
— И не поймете, Ножницын, не дано Вам понять…
— Тогда подождите недельку, подумайте. Расторгнуть контракт Вы успеете всегда.
— Хорошо, я приду через неделю, но романа не будет.
Сергей не стал спорить, как человек действительно что-то решивший и уже не видящий смысла переубеждать оппонента, но вышел громко. Николай Николаевич Ножницын давно успел привыкнуть к хлопкам дверью, работа у него такая. Он просто снял трубку с телефона и принялся набирать какой-то номер.
9
Сергей чистил картошку: от безделья всегда дико хочется есть. На холодильнике под молочными пакетами и яичной скорлупой проводила пятые сутки своего бессрочного отпуска пишущая машинка.
Картошка же раздевалась неохотно, тянула время. Кому хочется попасть в ад на земле — на сковородку с рафинированным подсолнечным маслом? Вот и картошку такая перспектива не устраивала, все гнилой прикидывалась.
«Кирилл обещал зайти, у него теперь проблемы из-за меня, но я объяснил, а он понял, хоть и новый русский».
В дверь позвонили.
«Явно не Кирилл, зачем тому, кто везде, тревожить кнопку и хозяина? Правильно, незачем, не Кирилл это…»
В дверь протиснулась миловидная девушка с тремя розами, маленькой сумочкой на длинном тонком ремешке и в очках, примостившихся на чуть вздернутом носике. Брюнетка. Лет двадцати пяти. У Сергея в груди что-то ухнуло — кажется, слева.
Брюнетка представилась («Я — Ольга…») и продолжала смотреть на Сергея сквозь очки таким кротким взглядом, на какой еще способна двадцатипятилетняя девушка.
— А я… Сергей. Сергей Улетов. Писатель в отставке.
— Как?!
Похоже, известие об отставке гостью весьма расстроило, она чуть не выронила цветы («Мне?» — «Вам…») и продолжала смотреть, не моргая.
Сергей тоже потерял дар речи, варианты фраз крутились в голове, и он выбрал одну:
— Оля, не хотите картошки?..
…и понял, что это была самая неудачная фраза.
Выручил вовремя материализовавшийся Кирилл.
— А, Оленька, проходите, раздевайтесь, давайте, помогу с плащом… Ага… Шляпку на ту полку… Сергей, убери с полки сапоги… Оленька, не стесняйтесь… Да, старый друг… Нет, не настолько… Серега, дай пройти даме… Да, Оленька, конечно, читал… У тебя картошка недочищена… Что? Конечно, лучше кофе… Оленька, извините, творческий беспорядок… Нет, на стул лучше не надо… Цветы? В бутылку из-под пива… Врет он, ну какая у писателя отставка…
10
Гости расселись прямо на полу. Пока на кухне кофе усыплял бдительность Сергея ритмичным похлюпыванием, надеясь внезапно вырваться на свободу, Кирилл рассказывал Ольге о невыносимой жизни новых русских, ни разу не обронив своих характерных словечек.
— Оленька, Вы думаете, сейчас Сергей принесет кофе? Это не кофе, дорогая моя Оленька, это… не кофе. Если Вы купите «Якобс» или «Нескафе» в ларьке, голову на отсечение даю — подделка. Я же сам возил… в свое время.
— А Сергей Александрович — он тоже с Вами работал.
— Да нет же, он не может работать, не умеет. Он ящик с пивом от земли не оторвет, да и права водительские совсем недавно получил. Я в это время уже… не у дел был.
Сергей входил в комнату медленно, боясь споткнуться, но запах кофе долетел еще с кухни, а стук чашек о дрожащий поднос — из-за двери.
— Серега, где кофе брал?
— В «Гурмане».
— Так это бывшая моя сеть! — радостно воскликнул Кирилл, но, осекшись, добавил вполголоса:
— Подделка…
Время потекло быстрее. Ольга полностью забросила Кирилла и развернулась к Сергею. Тот кое-как фильтровал мысли, но порой, смущаясь, нес полную чушь. А вскоре заверещал телефон.
— Да, слушаю!
— Мне бы Сергея Улетова…
— Вы ошиблись номером.
— Фигушки, ошибся я номером! Пришла девка? Так вот, многоуважаемый наш автор, конспиратор недоделанный, романчик твой нам очень нужен, бабки заплатим, можем процентов пять накинуть. Девка — твоя старая поклонница, теперь тебе от нее житья не будет, сам понимаешь, не маленький. Но это цветочки, а самой спелой ягодкой будет публикация в «Комсомолке» твоего адреса. Не хочешь? Будь добр, допиши романчик, мы с Ножницыным уже название придумали.
— Какое?..
— «Семнадцать мгновений любви». Устраивает?
Послышался щелчок, а за ним короткие гудки.
— Ой, Сергей Александрович, Вы такой бледный…
— Адрес! Кто дал тебе адрес?!
— Я звонила в редакцию, представилась журналисткой… Сергей Александрович, Вы поймите, Ваши книги… Они изменили мою жизнь…
— И очень хотят изменить мою. Но я сам буду ее менять. И-на-че.
Сергей обратил внимание на отмалчивающегося Кирилла, пробежал глазами по его фигуре — с ног до головы — и натолкнулся на холодный, бьющий насквозь взгляд.
— Ты знал? Когда пришел, ты уже все знал?
— Ну, конечно! Серега, писатели в отставку не уходят. Правда, обычно они не уходят по своей воле. А я ведь тебе говорил, что придется дописать роман! С моей стороны — посильная помощь.
— Так вы — соавторы? — не сдержалась Ольга.
— Оленька, мы больше, чем соавторы. Не надо так на меня смотреть — все, что Вы читали, Сергей написал… один.
11
Концовку вечера хозяин провел на кухне. Из комнаты временами доносился смех, только до смеха ли было ему? Гора окурков все росла… но вместе с ней таяла надежда.
Внезапный сквознячок промурлыкал:
— Кирилл, а Вы всегда выходите через балкон?
Потом резко огрубел:
— Ерунда, второй этаж — это вовсе не семнадцатый, но, все равно, страшно чуть-чуть.
И утих…
Она пришла. Сняв очки и оставив их на столе среди пустых консервных банок и хлебных крошек, Ольга обняла Сергея сзади, сложив руки на его груди, и уткнулась подбородком в жесткие растрепанные волосы…
Ждете кульминации? Ага, значит, я не ошибся, значит, нутром чуете полумрак кухни — интимную обстановку стандарта коммуналок и студенческих общежитий, совковую альтернативу номерам отелей и невероятных размеров траходромам! «Серьга» и «Чайф» — а… сойдут за Роберта Майлса. Мы же не придирчивы, дети Совка, раз уж и во сне троллейбусы штурмуем. Привыкли, соплеменнички, к кефиру и ржаному хлебу? И к любви в подъездах? И к дилемме «напиться-повеситься»? Мы же к Родине привыкли, к самой веселой стране на свете, где порой сквозь смех трудно разобрать, то ли желудок урчит, то ли мозги шевелятся, и где каждый готов биться насмерть за свой кусок единого стерилизованного счастья. Родина единственна по определению: меняй — не меняй, а русским останешься — хоть русским евреем, хоть русским немцем, ведь счастье — оно везде такое, отличается лишь размахом иллюзии…
— Сергей Александрович, не плачьте Вы… ты, Сережа, можно так?..
Он кивнул — слабо, отрешенно.
— Сережа, я все понимаю, но я Вас… Прости, тебя полюбила… Заочно…
— И пришла, чтоб остаться на ночь?
— Да… Можно?
— Оля, боюсь, у меня ничего не получится.
— Так…
— Нет, Оля, я не импотент, просто у меня еще не было женщин.
Она чуть разжала руки — от неожиданности, но через пару секунд, исполненная решимости, сомкнула их сильнее…
12
— Ну, Серега, ну, блин, насмешил. Ты чё, в натуре, девственник?!
— Был до вчерашнего вечера.
— Нет, только подумать! Восемь лет кропать романчики, не зная, почем ботву разводишь! Серега, на деревянной лошадке нельзя трахаться, у нее, чисто, ушки спину колоть будут. Даме. Или тебе. Они же ма-а-аленькие — эти лошадки, де-е-ецельные! А женщины порой бывают очень большими, некоторые на заднем сидении не умещаются в горизонтальном положении — даже в «Мерсе», даже по диагонали и даже с ногами на потолке.
— Так мне переписать про лошадку?
— Не надо. Ништяк получилось, сойдет за элемент юмора. Ага! Так все-таки будешь писать!
— У меня есть выбор?
— Есть. Ты же просто хочешь наперекор судьбе пойти? Я так понимаю? Допиши роман, но придумай другое название, свое, это уже должно противоречить Линии Судьбы, только жаль, что все равно ни хрена не выйдет.
— Придумай, я же не умею.
— Пусть будет «Деревянная лошадка».
— Нельзя, Кирилл, слово «любовь» в названии — часть моего стиля.
— Ха! Тогда «Любовь на деревянной лошадке».
— Сойдет.
— Садись, соавтор, диктовать, чисто, буду!
13
Сергей появился в офисе, когда Ножницын вел телефонный разговор. Увидев Сергея, он с удивительной поспешностью брякнул в трубку: «Перезвоню!», кинул ее на аппарат и заискивающим голосом произнес:
— Доброго Вам дня, Сергей Александрович, Вы ведь не контракт расторгать пришли, верно?
— Куда вернее, чем Вы думаете, господин шантажист.
— А… Ольга… Это не я придумал. Честно.
— У Вас она осталась, честь-то?
— Ее и не было вовсе, по должности не положено.
— Готов поверить. Я принес рукопись, отдаю в срок. Почти. Но отдаю с условием: название будет моим.
— Посмотрим. Каково же название, Сергей Александрович?
— «Любовь на деревянной лошадке».
— Нет, ну Вы посмотрите! Талант! Это же лучше, чем «Семнадцать мгновений»! Какой вызов морали! Вы меня удивили, Сергей Александрович, приятно удивили. Где… рукопись?
— Вы согласны на условие?
— Без базара!.. В смысле, разумеется, издательство в моем лице согласно на Ваше условие, дорогой наш Сергей Александрович.
— А плюс пять процентов в силе?
— Это, увы, невозможно.
— Так я и думал: обман и шантаж. Что ж, умней, Россия!
14
До самого июня Сергей старался контролировать процесс издания: лез во все щели, обрывал телефон Ножницыну, лично познакомился с «крышей» издательства, состроил глазки наборщице в типографии и до лета пользовался агентурными сведениями — только бы не сменили название…
Ножницын, решив, что самый перспективный автор тронулся умом, разорился на охрану. Споить охранников за их же деньги Сергею помог специалист по «разводу» Кирилл.
На земле с выходом романа ровным счетом ничего не изменилось. А вот небо тряхнуло основательно. Небесное начальство дружно подало в отставку, зная, как высоко ценятся по райскому кодексу искреннее раскаяние и явка с повинной. В ряды раскаявшихся затесался и бывший штатный нашептыватель Кирилл Олигархов, завсегда чтивший все мыслимые и немыслимые кодексы. За час до явки Кирилл успел сунуть взятку начальнику Управления Синоптики, о чем лукаво промолчал в кабинете следователя райского отделения внутренних дел.
Утром нового дня писатель Сергей Улетов, разминая «беломорину», в благостном расположении духа вышел на балкон. Скамейка, на которой ежеутренне обменивались сплетнями старушки, пустовала. Не видно было и очереди к пивному киоску.
Город словно вымер, только соседские детишки вдохновенно завершали скульптурную композицию «Снежный мужик назойливо клеится к снежной бабе»…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
— Сережа, смотрел сегодня «Новости культуры»?
— Не-а!
— Ты в первой десятке!
— Оля, а кто еще?
— Пелевин, Маринина, кажется, Акунин… Продолжать?
— Не надо. Картошку будешь?
